Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети - Страница 3

К оглавлению

3

Постомани стала жить в хижине отшельника и проводила дни, ухаживая за цветами. Раз, когда она сидела на пороге, поджидая старца, из чащи вышел человек в богатой одежде и подошел к ней. Она вежливо поклонилась ему и спросила, что ему надо. Он объяснил, что охотился в лесу за ланью, но безуспешно, и зашел в хижину отшельника, чтоб немного освежиться.

— «Чужеземец!» — почтительно сказала девушка. — «Располагай, как хозяин, нашею скромною хижиною. Я достану тебе все, что только смогу. Сожалею лишь о том, что не в силах по бедности своей достойно встретить такого высокого гостя. Ведь ты, если не ошибаюсь, раджа нашей страны».

Раджа молча улыбнулся. Постомани принесла сосуд с водою и нагнулась, чтоб собственноручно омыть ноги царственного гостя, но тот остановил ее: «Дева, не касайся моих ног: я простой воин, а ты дочь святого отшельника».

— «Ты ошибаешься, о государь. Я не дочь святого старца, я даже не дочь брамина; ничто не мешает мне омыть твои ноги. К тому же, ты гость мой и я обязана оказать тебе эту услугу».

— «Прости мою настойчивость, прекрасная дева. Кто же ты? Кто твои родители? Верно, отец твой был царем. Твоя волшебная красота, твоя благородная осанка, все доказывает, что ты прирожденная царская дочь».

Постомани потупила взор и скрылась в хижину. Через минуту она появилась вновь с подносом спелых плодов и поставила его перед раджею. Но раджа отказался прикоснуться к плодам, пока не получит ответа на свой вопрос. Тогда Постомани робко отвечала: «Я слышала от мудрого старца, что отец мой действительно был царем. Но он как-то проиграл сражение, бежал от врагов с моею матерью и скрылся в чаще. Там тигр растерзал его; скоро умерла и мать, а я каким-то чудом уцелела. Говорят, был улей на том дереве, под которым я лежала, и капли меда сочились и попадали в мой открытый ротик. Это поддержало во мне искорку жизни, а затем меня нашел святой отшельник и унес к себе. Вот все, что знаю я о себе, несчастная сирота».

— «Не называй себя несчастной! Ты создана, чтоб украсить дворец могущественнейшего из раджей. Будь моею женою и я сделаю все, чтоб ты была счастлива».

Так говорил раджа и кончилось тем, что святому отшельнику пришлось благословить их союз. Постомани водворилась во дворце как любимая жена, а прежняя царица была забыта. Но, увы! недолго длилось ее счастье. Раз, стоя у мраморного бассейна, она залюбовалась на свое отражение в воде, упала в воду и утонула. Узнав об этом, царь чуть не потерял рассудок от горя. Тогда явился перед ним мудрый отшельник и сказал: «О, царь! не терзай себя и не жалей о том, что было. Что назначено судьбою, должно свершиться. Утонувшая царица не была царской крови; названная дочь моя не была женщиной. Она родилась полевою мышкою; я полюбил ее и, постепенно, по ее просьбе, обращал ее в кошку, собаку, кабана, слона и, наконец, в прекрасную деву. Теперь ее уже нет. Вспомни свою настоящую царицу и люби ее по-прежнему. Что касается до названной дочери моей, я хочу, волею богов, обессмертить ее имя. Пусть остается тело ее там, где лежит; заполни водоем землею. Из плоти и костей ее вырастет растение и назовут его по имени ее посто или маком. Из него получат могучее снадобье, опиум, и прославится оно по всем временам и народам своею целебною силою, и будут пить его и курить до скончания века. Кто будет пить или курить его, тому дастся по одному из свойств всех тех созданий, в которые превращалась Постомани. Он будет плутоват как мышь, лаком до молока как кошка, задорлив как собака, дерзок как обезьяна, бесстрашен как кабан, благороден как слон и горд как царица».

Сергей Городецкий
ИСЦЕЛЕНИЕ

I

Весною, год тому назад, я был разбужен продолжительным, неотступным звонком телефона. Вскочив с постели, я мельком заглянул в окно. Из моей мансарды открывался великолепный вид. Шпиц Адмиралтейства сиял каким-то молодым золотым сиянием. Зеленовато-синяя Нева плыла, как завороженная. В окнах дворцов пламенела уже ранняя заря. Я был рад, что меня разбудил телефон, так пленительна была картина.

— Кто? — спросил я сонным голосом.

— Говорит Броскин, от Мохрова. Немедленно приезжайте.

— Опять?

— И в тяжелой форме.

— Сейчас буду.

Я быстро оделся и вышел.

Воздух был удивительно прозрачен и прохладен. Редкие фигуры прохожих резко чернели на фоне весенних бульваров. На скамейке сидела парочка с бледными лицами и обведенными синевой глазами. В такую ночь только извозчики могли спать безмятежно. Я разбудил одного из них, и мы поехали по звонким улицам, казавшимся необыкновенно длинными.

Олимпан Иванович Мохров жил в собственном особняке на одном из каналов, на особенно красивой его извилине. Он был одним из тех многочисленных уже людей, которые ценят красоту невской столицы, и находил, что наши каналы красивей венецианских.

Я скоро подъехал к подъезду, в котором оставался незакрытым огонь. Этот фонарь, горящий за стеклами подъезда в то время, когда улицы залиты белым магическим светом, произвел на меня тревожное и отвратительное впечатление и сразу погрузил меня в болезненную атмосферу, которой окружал всю свою жизнь Олимпан Мохров.

Мне открыл дверь лысый старик с покорными глазами. Он достался Мохрову от его отца, полусумасшедшего помещика южных губерний.

— Все благополучно? — спросил я.

— Так точно, — со вздохом ответил старик.

— Барин у себя?

— У себя в кабинете с доктором.

Когда я прошел в комнаты, я услышал, что старик говорил мне вслед:

— А зеркало-то! Зеркало! Старинного стекла — и вдребезги! Трах и готово! Сколько лет в него покойница барыня глядели!

3